[Алан и король.]

«Новоумершие вообще плохо настроены и готовы причинить зло тем, кто их пережил… Как бы добр ни был покойник при жизни, стоит ему испустить дух, чтобы душа его стала по-мышлять лишь о том, чтобы причинять зло» [Леви-Брюль К., 1930, с.268-269]. Соответственно, «представление о ревнивой мстительности мертвых проходит красной нитью через похоронные обряды человечества, начиная от доисторических времен и кончая нашей цивилизацией. Камни, которые наваливались на могилу на острове Тасмании, связанные мумии Египта и забитые гвоздями гробы наших дней – все это восходит к одному и тому же атавистическому страху».

Действия, призванные приковать мертвеца к его последнему пристанищу (так называемые повторные убийства), достаточно многообразны. В Австралии шею покойного иногда про-бивали еще копьем, «пришпиливая» ее к дуплистому дереву, служившему гробом. Тасманийцы перед погребением связывали труп по рукам и ногам. В древней Испании прибивали мертвых длинными гвоздями к доскам, на которых их клали в могилу и т.д. [Липс Ю., 1954].
Амбивалентное отношение к мертвым косвенно выражается и в сожжении тел, и в ритуальном людоедстве, и в повсеместно распространенной практике обезглавливания вражеских трупов. Здесь, правда, обнаруживаются более разнообразные мотивировки.

Так, поедание тела покойного сородича («альтруистический каннибализм») часто объясняют желанием спасти тело от червей и сохранить душу внутри рода. В некоторых племенах уважаемого человека из «добрых» побуждений могут и умышленно умертвить, дабы, съев его тело, сделать его силу и ум достоянием всего коллектива. Наконец, в государстве ацтеков блюда из человеческого мяса сделались предметом гурманства и пищей аристократов [Энгельгардт М.А., 1899].

Отрезанная голова во многих случаях также становится самостоятельной ценностью, а охота за головами – специальной деятельностью. Количество добытых голов служит демонстрацией боевых достоинств и социального статуса. А у отдельных племен юноша может жениться только после того, как подарит невесте голову (у некоторых других племен – гениталии) мужчины из соседнего племени.
Хотя «охота за черепами» была распространена и среди палеоантропов, и среди архан-тропов [Скленарж К., 1987], «ценностное» отношение к отсечению голов, равно как к людоедст-ву, представляет собой, вероятно, компенсаторную некрофилию с соответствующей рационали-зацией первичного мотива. Первичным оставался все тот же мистический страх.
Поскольку анимистическое мышление исключает целенаправленный грабеж (вещи, жи-лище и даже сама территория, принадлежавшие врагам, станут мстить новым владельцам, во избежание чего их необходимо уничтожить или осквернить), головы остаются, по существу, единственным трофеем в войнах между первобытными племенами. «Коллекционирование» го-лов как элемент «престижного потребления» стало позднейшим наслоением на тот же исконный страх перед мстительным мертвецом.

Поедание или сожжение тела скончавшегося сородича гарантировали живущих от происков с его стороны еще надежнее, чем любые захоронения. Вполне логично выстраивается в магическом мышлении и необходимость обезглавливания убитого врага. Смерть – не небытие, а переход в новое качество, а потому мертвый враг, которому теперь доступен контакт с грозными силами иного мира, становится еще опаснее живого [Першиц А.И. и др., 1994]. Чтобы лишить его возможности мщения, надо унести с собой его голову, которая затем в разных племенах подвергается различным процедурам. Одни ее высушивают, другие вываривают в смоле, третьи дают мягким тканям сгнить, а ритуальные операции проводят с очищенным черепом [Першиц А.И. и др., 1994], [Шинкарев В.Н., 1997]. В итоге отрезанная голова превращается в безопасный элемент собственной бытовой культуры.

А. Фальк-Ренне [1985] рассказывает о молодом папуасе, со слезами на глазах умолявшем отдать ему тело скончавшейся в больнице жены, ибо, если он не съест ее мозг, их души никогда не воссоединятся. Туземцы, судимые за то, что убили и съели миссионера, оправдывались: «Мы не хотели ему вреда, но мы очень нуждались в его мане, так как нам угрожали враги».

Первое: мистический страх уберег семейство гоминид от реальной опасности самоистребления, обеспечив дальнейшую орудийную эволюцию. Эмоционально насыщенный образ мстительного мертвеца, ограничив внутривидовые убийства, помог восстановить нарушенный баланс агрессии и регуляции, который в животном мире обеспечивается инстинктивным торможением, и, таким образом, – жизнеспособность биологического вида, ступившего на «противоестественную» стезю орудийно-опосредованного существования.

Второе: сохраниться и утвердиться в новом, сверхприродном качестве удалось тем ста-дам, в которых у индивидов было сильнее развито воображение. Природному существу развитое воображение приносило больше вреда, чем пользы, поэтому оно (воображение) могло исподволь формироваться в относительно нейтральной обстановке, при ослабленном давлении отбора. Но в кризисной фазе эта уникальная способность, прежде контрпродуктивная, была эволюционно востребована как компенсаторный ресурс.

Третье: страх посмертного мщения послужил генетическим источником «любви к сирым», подкрепив установку на коллективную солидарность, сопряженную с образом общего врага («они – мы»). Стремления избегать мертвых и заботиться о больных – две мотивационные ипостаси, из которых в дальнейшем развивались и последовательно совершенствовались механизмы духовной культуры
/ Назаретян

@темы: psicho

Comments

[Tejes]

а как книга называется? Я хочу это)))

[Алан и король.]

Tejes, это сложно назвать книгой)
Назаретян А.П. - Архетип восставшего покойника как фактор социальной самоорганизации

[Tejes]

Дану., спасибо) я поищу)